Призрак в лунном свете - Говард Филлипс Лавкрафт Страница 101

Однажды в год, в печальном свете осени, На берегу, где моря синева, Нам птицы, в опереньях чьих — сплошь проседи, Расскажут — где-то там есть сторона, Исполненная красочных террас, Где ветви древ, задумчиво сплетясь, Как купол, кроют темный, старый грот, — Туда всех птиц зов памяти влечет. И над морями реют птицы, глядя — Не промелькнет ли где их белый град, Но все вокруг — лишь синева пустая, И, бросив все, назад они летят. Под толщей вод — объект исканий их, Без птичьих трелей, в сонме рыб немых.

30. ФОН

Изобретенья новизны столь чужды мне — Ведь я рожден был в старом городке, Под черепицей выложенной крышей, В краю, с которым рядом море дышит. Резные моей комнатки оконца Обласканы лучами были солнца, Там, где георгианство правил бал, — На фоне этого я рос и я мечтал. Сокровища эпохи суеверий Всех духов зла манят заветной дверью, И рвутся они к ним из измерений, Заслон минуя вечный — Небо с Твердью. Мгновений путы духи те порвут И пред суд века дух мой призовут.

31. ОБИТАТЕЛЬ

Он стар был, когда млад был Вавилон, Неведомо, как много лет дремал Под слоем тверди, но пытливый ум вскопал Его руины, и предстал пред нами он Во всем величии еще не павших стен, булыжником мощеных мостовых, И статуй в виде бестий уж былых — Таков был град, что взят землей был в плен. Приметив каменистые ступени На сходе к доломитовым вратам, Заваленным камнями — тут и там, Скрывающим подземные туннели, Расчистили мы вход — но в страхе сдались, Когда из-под земли шаги раздались.

32. ОЧУЖЕСТВЛЕНИЕ

Телесно оставаясь на земле — То утром подтверждал всем солнца свет — Ночами дух его витал везде, Где только мог дерзнуть; в чреде планет Видал он Яддит, разум сохранив, Вернулся цел из Гурских областей, Той ночью роковой он устремил Свой дух в обитель мыслящих теней… Наутро он проснулся стариком, И в свете все предстало вдруг ином, Родимый мир был сер, как глины ком, И глуп, как миф, рожденный скучным сном. С тех пор тот странник грез — тишéй воды, И не вольется боле он в людей ряды.

33. ПОРТОВЫЕ СВИСТКИ

Над царством сгнивших куполов и крыш Всю ночь от моря слышатся свистки, И к берегам, что дико далеки, Они несутся, вспарывая тишь. Друг другу чужд, нестроен каждый свист, Отдельно взят — услышь единый звук: Свистки в иную форму облеклись Раскрыв зодиакальный звездный круг. С их звуками в туманы наших грез Вторгаются — туманные вдвойне, Радиоволны самых дальних звезд, Виденья, что не сыщешь на Земле. И в нотах хора, тише и слабей, Звучат сигналы чуждых кораблей.

34. ЗАБРОШЕННЫЙ В ПРОШЛОЕ

По пустоши бесплодной, неживой, Каменьев мшистых спинами тесним, Я шел забытой путанной тропой, Отвержен миром — ну и черт бы с ним. Ни ветерка, ни звука от ветвей Деревьев странных форм, и шорох трав Утих; а я ступал быстрей, быстрей — Тут вдруг возник утес, мой путь поправ. Оплел утес, сбегая вниз ручьем, Застывший черный лавовый поток, И марш ступеней не для смертных ног Прорезан кем-то был в потоке том. По свету звезд, что в небе расцветал, Я понял вдруг, что в прошлое попал.

35. ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА

В ночи звезду — сиянье янтаря — Нашли мои уставшие глаза, И этот светоч яркий указал Дорогу в гуще чащ, мне жизнь храня. И, про себя звезду благодаря, Я вспомнил, что всегда был ей храним, И то, сколь часто мир мне был чужим, И то, как улыбалась мне заря… И вдруг мне свет звезды нарисовал Картины дивные, что глаза уголком Ловил я в повседневности, мечтал… Мне виделся исконный отчий дом — В далекой дали. Так, минуя тьму планет, Мне слала родина давно погасший свет.

36. БЕСПРЕРЫВНОСТЬ

Все древнее поныне чтит закон Бесплотной высшей сущности — она Влиянием своим вовлечена В согласованье тверди и времен. Уставшим взглядам — нет, не уловить Тот след, где пролегла единства нить, И слишком редко дверь отверста та, В которую, пройдя, уйдут года. Слежу с волнением: заходит солнце снова За холм напротив фермерского дома, И Жизни кисть касается Земли, Выводит нам отмеренные дни, И в странном свете вижу — вот она, Та цитадель, чьи стены — времена. Немезида Сквозь ворота, ведущие в сон, Охранимые нежитью-стражей, Я ступаю со страшной поклажей — С грузом прожитых жизней своих. Я иду в мрачных недрах ночных, А тех жизней во мне — триллион… Вот поэтому — вплоть до рассвета Тягощусь я поклажею этой, Громок крик, страшен взгляд — Закипая, как яд, Низвергаюсь в безумия ад. Закружив меня в мороке алом, Мир вращался, вплывая в рассвет, Средь бесцельного хода планет, Когда небо в багровом тумане Изрыгало отчаянный пламень, Над разверстым вселенским провалом… И планеты те, в мрак погрузившись, С именами своими простившись, Все кружат и кружат — В глупом страхе дрожат, Что ж, таков он — космический ад. Я взрезала морские парсеки, И зловещие серые тучи Мне грозили бедой неминучей И плевались небесным огнем. И стенало безумное небо, Я не знала — где быль, а где небыль, И боролась с волной, смежив веки… Где тритоны скользят И увлечь норовят С гневным криком в подводный свой ад. Словно лань я бежала, смеясь, В первобытных дубравах седых, Средь деревьев столетних, немых, Что для леса — как чуткие стражи, Предо мною стояли отважно И велели уйти, убоясь… Но, презрев их запрет, — Свой оставила след, Все равно тех лесов уже нет. Я спускалась в пещерные чрева, В эти горные долгие жилы — Ведь равнины казались унылы… И, вдыхая подземные смрады, Обретала в тех безднах награду — В воды Ада бросая свой невод… Что вылавливал он — Походило на сон, До чего же кошмарен был он. Лозы вились в дворцовых руинах, Я входила в банкетные залы, И Луна, что в долинах вставала, Мне являла сюжеты на стенах — О, фигуры на тех гобеленах! Перепутаны даты, личины… В ходе странных эпох Я забыла их рок И весь ужас их древних грехов. Я покрытые зеленью веси Наблюдала, безмерно дивясь, — Бледный мрамор гробничный, крошась, Тут и там обличал преступленье Против жизни — уродство гниенья, Сколь же мрачен он был, сколь невесел Вид, проклятьем объят, — Гроздь могильных плеяд, В час чумы — человеческий ад. Я бродила в гробницах веков, И на крыльях бесовских, ужасных В гнев Эреба из брызг ярко-красных Я ныряла — то в жар, то в прохладу, Что Эреб был мне мил, что отрада Вековечных исландских снегов. И в пустыне сухой Раскаленный покой Мил натуре моей волевой. И когда первый нильский правитель Был столь юным на троне златом, Я была уж стара — и потом На глазах моих рухнул Египет, Кубок древности досуха выпит, Ведь блаженной Арктиды обитель Мои помнит дела — Для нее я была Столь греховна, ужасна, подла. О, безмерен был грех мой исконный, И бесчестья безмерен масштаб! В страшный ад ниспровергнуть меня б — Только небо мне ад запретило… Никогда мне не светит могила, Не примерить венец похоронный… Вечный ужас возмездия сея, Продолжаю свою одиссею — Черных крыльев наряд, Лишь вперед, не назад, В ход времен — в нескончаемый ад. Сквозь ворота, ведущие в сон, Охранимые нежитью-стражей, Я ступаю со страшной поклажей — С грузом прожитых жизней своих. Я иду в мрачных недрах ночных, А тех жизней во мне — триллион… Вот поэтому — вплоть до рассвета Тягощусь я поклажею этой, Громок крик, страшен взгляд — Закипая, как яд, Низвергаюсь в безумия ад. Ундина, морская невеста

“Ego, canus, lunam cano.”