Акционерное общество женщин - Елена Котова Страница 66

– Мэтью, а может так быть, чтобы кто-то получил доступ к моей электронной почте? Это единственное, что мне приходит в голову… Ты же знаешь, что моя доля в капитале оформлена на компанию со счетом в Швейцарии, куда Аида отправляет мне дивиденды.

– Знаю, но это вполне законно.

– Несколько раз было так, что наши ВИП-клиенты просили помочь им отправить деньги за границу на какие-то их нужды. Ну, кто-то недвижимость покупал, кому-то детям на учебу, или еще какие-то обязательства за границей, и так далее. Раз десять, наверно, за последние годы у меня бывали ситуации, когда они отдавали мне деньги тут, а я со своего офшора отправляла деньги, куда они просили.

– Ты никогда не платила с офшора кому-то из Антимонопольного комитета?

– С ума сошел, нет, конечно. Хотя постой, ведь я же отправляла деньги не физическим лицам. Это мои приятели могут и сами делать. Они потому ко мне и обращались, что им надо было отправить деньги на какие-то компании.

– Разве твой банк в Швейцарии не требовал от тебя оснований для платежа?

– Я же не миллионы отправляла, обычно плюс-минус сто тысяч долларов. Это у банков считается «платежом на текущие нужды», и они не просят подтвердить основания.

– Но что это за компании – ты не знаешь, правильно?

– В том-то и дело!

– И теоретически не исключено, что одна из них могла принадлежать чиновнику ФАСа?

– Если это компания чиновника ФАСа, каким образом ее реквизиты могли узнать люди, которые просили меня отправить деньги? И почему владелец компании, получив деньги непонятно откуда, не отправил их обратно?

– Как это у вас называется – set-up…

– Подстава. Ты это имеешь в виду?

– По крайней мере, это более вероятно, чем взлом компьютера. Прежде чем ломать, надо представлять себе, что ты там хочешь найти. Но это пока спекуляции. Факт в том, что ты отправляла чужие деньги на компании, про которые ты ничего не знала.

– Валютный контроль не нарушала, так все делают.

– Могла бы хоть меня спросить. Не обижайся. Если бы люди не делали ошибок, полицейские остались бы без работы. Я могу посмотреть твои счета? Не только за последнее время, в период подготовки допэмиссии, а за все четыре года. Хочу проверить, нет ли там повторяющихся адресов, сравнить суммы, даты, получателей.

– Процентов на девяносто там отправки денег сыну и мужу, покупка дома в Нью-Йорке… Отправок по просьбе чужих там, может, восемь, может, двенадцать, не больше.

– Вот это я хочу сам изучить. Если ты не возражаешь, конечно. Но если решишь ждать появления русского криминального адвоката, вполне пойму.

– Мэтт, у меня нет от тебя секретов. Спасибо, что предложил. Это не входит в твои обязанности… Когда еще этот адвокат найдется…

– Не говори глупостей, при чем тут обязанности? Ты руководитель компании, я твой юрист. Попроси, чтобы тебе как можно скорее прислали файлы из Швейцарии. А ты никуда не инвестировала – в недвижимость или в какие-то другие активы – совместно с кем-то?

– И не раз.

– Значит, ты обсуждала с этими людьми проводки, показывала им счета, так?

– Ну да.

– Тогда выпиши мне еще и всех участников этих проектов и транзакций.

– Ты мне на всю ночь работы задал.

Катя сидела над своими счетами действительно почти всю ночь. Это было даже ей самой полезно. Мэтью еще не видел результата ее работы, а у нее в голове стали всплывать фамилии людей, которые просили ее перекинуть за границу деньги, детали некоторых разговоров, которые могли дать пищу для весьма серьезных размышлений.

И добродетель стать пороком может,

Когда ее неправильно приложат.

Наоборот, деянием иным

Порок мы в добродетель обратим.

У. Шекспир. «Ромео и Джульетта», акт 2.

Пер. Т. Щепкиной-Куперник (1941)

Герман Генрихович записывал за Катькой имена, даты, цифры в огромном гроссбухе – и откуда он только взял такой? Его почерк был похож на каракули, через стол Катька видела между слов какие-то странные значки, то ли латинские сокращения, то ли вообще иероглифы. Задавал последние уточняющие вопросы, Катя отвечала, передавала ему копии счетов, списки клиентов и приятелей, с которыми она имела дело, пересказывала, что думает Мэтью о ее перипетиях. Был уже поздний вечер, когда Вульф-Бобоевич сказал, что пора закругляться.

– Ну что ж, картина для меня прояснилась. Насколько это возможно, когда еще не знаешь противника, тем более что у него на уме. Завтра нам с вами на допрос? Прекрасно. Встретимся прямо на месте. А потом вместе проедем в мой офис, там все обсудим.

– Может, лучше у нас?

– Екатерина Степановна, извините, если я своими первыми визитами к вам создал неверное представление о стиле моей работы. Я по клиентам не езжу. Они ко мне приезжают. До сих пор вы рассказывали мне о рождении и жизни вашей компании. Мне важно было, так сказать, все пощупать пальцами, почувствовать изнутри. Теперь начинаются следственные действия. Это наша с вами работа, она никого, включая ваших коллег и подруг, не касается. Ее не стоит делать в стенах вашей компании.

– Вы считаете, что тут прослушивают?

– Даже странно слышать от вас такой вопрос. Считаю, не считаю… На это всегда надо делать поправку. Главным образом хочу, чтобы вы взглянули на все свежим взглядом, а не изнутри вашей компании и круга подружек закадычных. В корень надо смотреть, Екатерина Степановна, в корень…

* * *

Следователь Вильгельм Вильгельмович Путилло и адвокат Герман Генрихович Вульф-Бобоевич смотрелись комично в одной комнате, вернее, комнатушке – кабинете следователя. Один маленький, щуплый, лысый, несмотря на свою сравнительную молодость, и белый как мышь. Другой – высокий, худой и черный: волосы, глаза, брови. Да и лицо смуглое, загорелое. «Как странно, – вдруг подумала Катька, – оба с немецкими корнями, нарочно не придумаешь».

Следователь начал издалека, спрашивал Катьку про деятельность компании, хотя было видно, что все годовые отчеты и уставные документы громоздятся у него на столе. Катя рассказывала, Вульф-Бобоевич местами ее поправлял, просил переформулировать. Катька не понимала, чем его формулировки лучше, но в пререкания не вступала.

Покончив на время с деятельностью «За Гранью», следователь стал расспрашивать Катю об отношениях их общества с другими пенсионными и страховыми компаниями, интересовался, нет ли между ними корпоративных войн, просил рассказывать об обстоятельствах различных Катькиных встреч с их руководителями. Он был хорошо осведомлен и задавал Кате вопросы о таких эпизодах ее жизни – или дела? – которые та считала сугубо конфиденциальными беседами: о каких-то договоренностях, терках по дележу поляны. На все ушло часа три. Вульф-Бобоевич долго читал протокол, просил что-то поправить: «Так просто яснее и точнее будет, не правда ли, Вильгельм Вильгельмович?» Катя уже изнывала, ей хотелось есть, а еще больше курить. Хотелось скорее все подписать и уже покинуть эту юдоль скорби.