Огненный дождь - Леопольдо Лугонес Страница 24

оградить должна

нас от лишней боли.

А твоя рука

в кисее воздушной

с кротостью послушной

вздрогнула слегка.

Я и сам не знаю,

почему, как прежде,

в призрачной надежде

я ее ласкаю.

Но во мраке томном

знаем мы вдвоем:

жизнь моя — в твоем

грустном взоре темном.

И свои мечтанья

ты уже готова

перекрасить снова

в черный цвет страданья.

Скорбь твоих очей

с болью непритворной

говорит бесспорно

о любви твоей.

В поцелуе нежном,

скрыть страданье силясь,

горе притаилось

плачем безутешным.

Ты нежна со мною,

ибо поняла:

от любого зла

я тебя укрою.

Под льняной рубашкой

грудь твоя круглится,

пусть же мне простится,

что вздыхаю тяжко.

Признаюсь: порой

снятся твои ласки,

как в арабской сказке {77},

в темноте ночной.

Ты еще юна,

но в твоей печали,

временной едва ли,

скорбь судьбы видна.

В каждый миг я знаю:

чем ты мне родней,

тем, увы, скорей

я тебя теряю.

Долог сон мечтаний,

радости кратки.

Будущей тоски

не прожить заране.

Страшно мне, что ты

с грустью неземною

мне махнешь рукою

с горней высоты.

Больно видеть мне,

но я вижу ясно:

до чего несчастна

ты в спокойном сне!

Как в тиши ночей

ты любима мною, —

днем надежно скрою

я в душе своей.

В дымке заоконной

звездный небосвод,

как корабль, плывет

над садовой кроной.

Заслонил звезду

сад густой листвою, —

так бы нам с тобою

спрятаться в саду.

Если б хоть отчасти

вешними ночами

плакало звездами

небо нашей страсти!

Будем безусловно

узнавать все чаще:

грусть томленья

слаще радости любовной.

Перевод Виктора Андреева

БЕЛОЕ ОДИНОЧЕСТВО

В безмятежном покое сна,

в белом сиянии лунных шелков

ночь,

красавица нежная,

воплощенная тишина,

опускается на безбрежный небесный свод

и расплетает

косы,

волшебные кроны

лесов.

Только бессонное око

циферблата на темной башне

тщетно сверлит бесконечность,

роет ямку в песке;

циферблаты раскатывают

бесконечность,

грохочут колеса,

а повозка всегда вдалеке.

Луна швырнула нам под ноги белую бездну

упокоения, и в ее глубине

умерли вещи,

живы тени-идеи.

Ужас, как близко

смерть подступает в такой белизне.

Ужас, как мир прекрасен,

одержимый, издревле подвластный белой луне.

И сердце трепещет болезненно, боязливо

от грустной жажды любви.

Город в небе высоко,

город, почти незримый,

парит, и смутные очертанья

насквозь просвечивает ясная ночь:

многоугольный кристалл,

бумажный кораблик на дне ручья, —

город, такой далекий,

такой абсурдно реальный, что и глядеть невмочь.

Город парит, или судно отчалило,

и мы на нем, в стороне от земной суеты,

счастливые, в молчании,

такой исполнены чистоты,

будто одни только наши души

в белизне полнолуния живы…

Словно шальной сквозняк огоньком свечи,

овладевает дрожь безмятежным светом:

растворяются линии, гаснут звуки;

миг — и безбрежный свод стал белоснежным склепом,

и одно остается в тягостной этой ночи:

непреложность разлуки.

Перевод Анастасии Миролюбовой

АДАЖИО {78}

Обводит уголь тягостной печали

глаза густою траурной каймой,

и клавиши под чуткою рукой,

как крылья мотылька, затрепетали.

Сухие губы наконец узнали

вкус лепестков, осыпанных росой,

и путь для встречи с Вечною Женой

затерянные тропы указали.

Страшись любви, когда она бесстрастно

себя являет миру громогласно;

пусть лучше моя флейта не звучит,

пусть вечером неспешная пирога

скользит неслышно водною дорогой

и сердце песню нежную таит.

Перевод Виктора Андреева

РОНДО {79}

Старинный сад. Тропинка под листвою,

где я тебя поцеловал; а тут —

прекрасный сад глядит в зеркальный пруд,

мы пленены двойною красотою.

Страна любви, где мы навек с тобою,

где нет разлук, где только счастья ждут.

Философ-ослик прячется в закут;

жизнь для него — кремнистою тропою.

А мы благословенны небесами,

дорога наша устлана шелками;

прильнула жадно ты к губам моим.

Смерть от любви — чудеснейшая плата;

пусть нам привидится в огне заката:

в безмолвии к звезде своей летим.

Перевод Виктора Андреева

ИСТОРИЯ МОЕЙ СМЕРТИ

Смерть явилась во сне, это было очень просто:

шелковый кокон вокруг меня сплетался

и с каждым твоим поцелуем

на один оборот истончался.

И каждый твой поцелуй

дню равнялся;

а время между двух поцелуев —

ночь. Смерть — это очень просто.

Мало-помалу распутывался

кокон моей судьбы. Я еще держался

за кончик нитки, скользящий между пальцев…